В стенном шкафу висели платья, юбки и блузы. Большинство двенадцатого размера, один предмет – десятого. В верхнем ящике желтоватого соснового комода хранилось нижнее белье, чистое, но не сложенное. Тут же были бюстгальтеры и носки. В других ящиках лежали свитера и несколько футболок; было ясно, что Мадлен еще не перешла с зимней одежды на летнюю. И теперь уже не перейдет.

– Расскажите мне о прошлом вечере, – попросил Бовуар, прислонившись к стене.

– Что вы хотите узнать? – Софи тоже встала боком к стене приблизительно в футе от него.

Он чувствовал себя неловко – его личное пространство было нарушено. Но он знал, что сам на это напросился. И это было лучше дивана с колючками.

– Скажите, почему вы пошли на этот сеанс?

– Вы что, смеетесь? Проведите-ка три дня здесь, на краю света, с двумя старухами. Если бы они сказали, что мы будем купаться в кипящем масле, я бы тоже пошла.

Бовуар рассмеялся.

– Нет, вообще-то, я ждала приезда домой. Ну, вы знаете, постираться и всякое такое. К тому же мама готовит мою любимую еду. Но боже мой, два часа – и ты уже сыта по горло.

– А какая была Мадлен?

– В этот уик-энд или вообще?

– Вы увидели какую-то разницу?

– Когда она здесь только-только появилась, то, пожалуй, была довольно милой. Через полгода я уехала учиться в университет. Видела их только по праздникам и летом. Поначалу она мне нравилась.

– Поначалу?

– Она стала другой. – Софи повернулась и прислонилась к стене спиной, выставив вперед грудь и бедра и уставившись на голую стену напротив.

Бовуар хранил молчание. Ждал. Он ждал, что она скажет кое-что еще, и подозревал, что она хочет ему об этом сказать.

– На этот раз она была уже не так мила. Не знаю…

Она опустила голову, волосы упали вниз, и Бовуар больше не мог видеть ее лицо. Софи что-то пробормотала.

– Простите, не расслышал.

– Мне ее не жалко, – сказала Софи, поднеся сложенные руки ко рту. – Она воровала.

– Что? Драгоценности? Деньги?

– Нет-нет, ничего такого. Другое.

Бовуар вгляделся в волосы Софи, потом опустил взгляд на ее пальцы. Она сцепила их так, словно нуждалась в поддержке, которую ей никто не предлагал.

Гамаш взял книги с прикроватной тумбочки Мадлен. Английские и французские. Биографии, история Европы после Второй мировой войны и художественные произведения широко известного канадского автора. Эклектический вкус.

Он просунул длинную руку между пружинной сеткой и матрасом и принялся прощупывать это пространство. Из собственного опыта он знал: если у людей есть книги или журналы, существование которых они хотят скрыть от других, то прячут их именно там – под матрасом.

Следующий по популярности тайник предназначался не для того, чтобы прятать, – его использовали больше из соображений обычной приватности. Ящик прикроватной тумбочки. Открыв его, Гамаш обнаружил там книгу.

Почему Мадлен держала ее отдельно? Хотела сохранить владение ею в тайне? Книга казалась довольно безобидной.

На обложке красовалась фотография улыбающейся пожилой женщины в одежде из твида и в длинных роскошных ожерельях. В одной руке женщина красноречиво держала бокал с коктейлем. «Пол Хиберт. „Сара Бинкс“» – было написано на обложке. Гамаш раскрыл книжку и прочитал отрывок на выбор. Сел на кровать и прочитал еще страничку.

Пять минут спустя он все еще читал и улыбался. Временами громко смеялся. Потом виновато огляделся, закрыл книгу и сунул себе в карман.

Несколько минут спустя он завершил поиски, закончив их в шкафчике у двери. Там Мадлен держала несколько фотографий в рамочках. Он взял одну и увидел Хейзел с другой женщиной. Стройной, с очень короткими темными волосами и сверкающими карими глазами. Благодаря короткой стрижке большие глаза казались еще больше. Она улыбалась широкой улыбкой, в которой не было ни искусственности, ни личного интереса.

Их близость была естественной. Хейзел – спокойная и удовлетворенная, и другая женщина – вся сияющая.

Наконец-то Арман Гамаш увидел Мадлен Фавро.

– Печальный дом, – сказал Бовуар, глядя в зеркало заднего вида. – Как по-вашему, он был когда-нибудь счастливым?

– Я думаю, когда-то он был очень счастливым, – ответил Гамаш.

Бовуар передал шефу свой разговор с Софи. Гамаш выслушал его, потом посмотрел в окно и увидел только одинокий свет вдалеке. Они двинулись по ухабам в Монреаль, а на землю тем временем опустилась темнота.

– Какое у тебя сложилось впечатление? – спросил Гамаш.

– Я думаю, Мадлен Фавро вытеснила Софи из ее собственного дома. Может быть, не намеренно, но, вероятно, для нее здесь просто не хватало места. В доме почти нет пространства, чтобы двигаться, а с переездом сюда Мадлен и вообще жить стало невозможно.

– Кто-то должен был уйти, – сказал Гамаш.

– Софи.

Гамаш кивнул в темноту и подумал о любви столь всепоглощающей, что она сожрала и выплюнула собственную дочь Хейзел. Что должна чувствовать эта дочь?

– А вам что удалось узнать? – спросил Бовуар.

Гамаш описал комнату Мадлен.

– Но эфедру вы там не нашли?

– Ни следа. Ни в комнате, ни в ванной.

– И что вы думаете?

Гамаш взял телефон и набрал номер:

– Я думаю, Мадлен не сама принимала эфедру. Эту дозу дал ей кто-то другой.

– Дозу достаточную, чтобы она умерла?

– Чтобы ее убить.

Глава шестнадцатая

– Привет, папа, – раздался в трубке раздраженный голос Даниеля. – Где ее зайчик? Мы не можем провести семь часов в самолете без этого зайчика. И без гара.

– Вы когда уезжаете в аэропорт? – спросил Гамаш, взглянув на часы на приборной панели «вольво».

Двадцать минут шестого.

– Мы уже полчаса как должны были уехать. Но у Флоранс гар пропал.

Старший инспектор прекрасно понимал ситуацию. Желтую соску-пустышку, которая так полюбилась Флоранс, подарил внучке другой дед, папа Грегуар. Папа Грегуар заметил мимоходом, что она сосет пустышку так же, как он когда-то сосал сигару. Флоранс услышала, и соска превратилась в «гар». Самое ее драгоценное владение. Без гара ни о каком полете и речи не могло быть.

Гамаш пожалел, что не припрятал соску.

– Что, детка? – произнес Даниель не в трубку. – Слава богу! Папа, мы их нашли. Пора ехать. Обнимаю.

– И я тебя обнимаю, Даниель.

Даниель отключился.

– Отвезти вас в аэропорт? – спросил Бовуар.

Гамаш снова посмотрел на часы. Самолет улетал в семь тридцать. Через два часа.

– Нет, не надо. Слишком поздно. Merci.

Бовуар был рад, что предложил, но еще больше, что шеф отказался. В его груди расцвел маленький цветочек удовлетворения. Даниель, считай, улетел. И шеф снова полностью принадлежал ему.

В поисках вдохновения Одиль уставилась на пачки овсянки на полках.

– Хотя ветра уносят все, – тупо повторила она.

Ей нужно было найти какую-нибудь рифму к слову «горе».

– Море? На просторе? Вскоре? Хотя ветра уносят все в раздоре? – с надеждой в голосе сказала Одиль.

Нет, это было неплохо, но все же не то.

Весь день в магазине, которым они владели с Жилем в Сен-Реми, она ощущала прилив вдохновения. Оно накатывало на нее волнами, и теперь все обратные стороны чеков и пустые коричневые бумажные пакеты были испещрены ее каракулями. Одиль чувствовала, что большинство из написанного ею очень неплохо и может быть опубликовано. Потом она все это напечатает и отошлет в «Дайджест свиновода». Там почти всегда принимали ее вирши и почти никогда ничего не правили. Муза нечасто была столь щедрой, но сегодня Одиль чувствовала такую легкость на сердце, какой не было вот уже несколько месяцев.